Невыдуманная история
Более 20 лет я проработала я на элеваторе и много раз от ветеранов слышала эту историю про Люсю и Мишу, добрых и отзывчивых людей, потерявших в годы войны самых дорогих и любимых, но не очерствевших, не озлобившихся.
…До войны на нашей улице жила замечательная семья Петровых. Отец Иван Иванович работал на железной дороге машинистом. Про него говорили, что руки у мужика золотые. Свой домик, усадьбу с садом, всю мебель в доме Иван сделал сам. В прошлом он участник Первой мировой войны, имел награды. Жена Клавдия Васильевна работала бухгалтером на элеваторе. Стройная, красивая, в коллективе её уважали за доброту и готовность всегда помочь. Единственная дочь Людмила – поздний ребёнок, оттого ещё больше желанная и любимая. Перед войной она окончила 7 классов. Училась на отлично, особенно любила математику, мечтала стать учителем. Но война всё поломала…
Иван с первых дней ушёл добровольцем на фронт. Воевал в составе танкового корпуса. От него пришли лишь два письма. «Враг очень силён и крепко вооружен. Бьём, жжём его танки, а они всё ползут и ползут, — писал он в одном. — Война, похоже, будет долгой. Держитесь там. Очень вас люблю». А в 1942-м пришла похоронка. Люся не верила. Она утешала маму: «Не может быть! Это ошибка, ведь папа у нас такой большой, такой сильный…». Утешала, а сама потаясь плакала.
Сводки с фронта были тяжёлые. Немцы под Москвой, враг рвётся к Сталинграду. На элеваторе большой запас зерна – Госрезерв. Пришёл приказ всё отгрузить, чтобы не досталось врагу.
Люся, управившись дома с огородом и домашними делами, бежала к маме, несла обед и понемногу училась у неё бухгалтерскому делу.
23 августа 1942 года немцы начали бомбить Сталинград. Через Арчеду в войну шли составы с живой силой, с вооружением. Немцы часто бомбили станцию. Был проложен объездной запасной путь, чтобы не задерживать воинские составы.
Заслышав паровозные гудки, возвещающие о воздушной тревоге, люди прятались в подвалах или окопах. В этот день стоял вагон — грузили муку в мешках. Успели заполнить чуть больше половины, как налетели самолёты. Они бомбили станцию, и две бомбы упали на погрузную площадку. Вагон загорелся. Машинист маленького паровоза-«кукушки» Иван Рюмин пытался соединить вагон с паровозом, чтобы отвезти его подальше и не дать огню перекинуться на другие. Ему это никак это не удавалось – всё было раскалено. Он снял китель, прикрыл им руки и всё же соединил шланги. Вагон тронулся, от него упала горящая балка, и раздался взрыв. То ли мина разорвалась, то ли неразорвавшаяся раньше бомба… Осколки полетели в разные стороны, Клавдия Васильевна вдруг осела. Осколок попал в голову, кровь залила лицо. Рана была смертельной. В этот день на станции погибли трое рабочих. Всех похоронили в общей могиле на старом кладбище.
Знакомство
В то время, когда фашисты бомбили Арчеду, со стороны Себряково к ней приближался воинский эшелон, направляющийся в Сталинград. Арчеда не принимала – путь повреждён. Солдаты — молодые ребята 18-20 лет, ещё не видевшие войны. Они только что прошли ускоренный курс молодого бойца, приняли присягу. Командир — лейтенант Михаил Тимохин тоже молодой — после окончания десятилетки в 1941 году по направлению комсомола окончил 6-месячные командирские курсы, но уже успел принять боевое крещение под Москвой, получил ранение. После госпиталя был направлен в Сталинград. Он оценил обстановку — пока починят путь, пройдёт не один час, а там, возможно, погибли люди, кто-то нуждается в помощи, да и в ремонте сможем помочь. Скомандовал: «За мной бегом!».
От Зеленовского разъезда отряд бежал в Арчеду. Помощь пришла вовремя. Солдаты затушили горевшие здания, постройки на территории элеватора, дошли и до конторы, и здесь Миша увидел Люсю. Девушка сидела на земле, а на руках у неё — мёртвая женщина. Девушка так плакала, что сердце у парня сжалось от боли. Люди вокруг тоже плакали. Кто-то сказал: «Надо же, только похоронку получила на отца, а теперь вот и маму потеряла…».
Миша опустился на колени перед девушкой, достал платок, вытер ей слёзы и только теперь заметил, какая она красивая. Большие, удивительно синие глаза окаймляли густые чёрные ресницы, светлые волосы заплетены в две широкие косы, кончики завязаны тонкой ленточкой.
— Не плачь, я очень тебя прошу, — успокаивал её. — Я клятву давал, что всех фашистов буду уничтожать. Они, гады, за всё заплатят, я тебе клянусь.
— А ты не боишься, что тебя тоже могут убить?
— Меня не убьют. Я маме обещал вернуться, я у неё один. И тебе обещаю. Ты только не плачь. Такие красивые глаза должны улыбаться, дарить людям радость. Давай знакомиться, я – Михаил.
— А я Люся.
— Люся, мне пора, — он пошарил в карманах, — мне нечего тебе подарить на память о нашем знакомстве. — Достал маленький сухарик чёрного хлеба. — Сохрани его и помни меня. Жди меня, Люся. Я обязательно вернусь, как только одержим Победу. Я клянусь тебе, Люся, а слово своё я всегда держу.
— А что я тебе могу дать на память?
— Подари мне кусочек своей косы. Можно?
— Да, возьми.
Миша достал ножичек и обрезал кончик косы.
— Что же теперь одна коса будет короче? Режь уж и вторую…
Миша отрезал и от другой косы кончик, завязал в платочек и положил в нагрудный карман, ближе к сердцу. Он поцеловал Люсе руки и ушёл, на прощание сказав: «Крепись, Люся. Жизнь продолжается!».
Ночью состав ушёл на Сталинград.
Новая жизнь
Люся побрела домой, ноги не слушались. Едва дошла, опустилась на пороге. В пустой дом не хотелось заходить. Она наклонила голову, задумалась, что теперь делать, как дальше жить?.. Рыжий кот Василий прыгнул к ней на колени, улёгся поудобнее и замурлыкал. Под его «пение» Люся задремала. Было тихо и тепло.
Разбудил её пронзительный крик. Плакала, причитала соседка Мария Андреевна Сысоева. Люся увидела, что соседского дома нет, он полностью сгорел. Удивилась, как же она не заметила, когда возвращалась домой?.. Она молча обняла соседку и повела её к себе в дом. Она не плакала, слёз не было. Как могла, утешала соседку и вдруг поняла, что повторяет те же слова, что ей говорил Миша:
— Что же теперь плакать-то? Слезами горю не поможешь. Надо собраться и жить. Главное, что живые. Вместе будем жить. А документы восстановим.
— Как ты вдруг повзрослела, Люся, рассуждаешь по-взрослому.
— Учителя хорошие были, — она чему-то улыбнулась.
В доме они разожгли примус, сварили по две картофелины, согрели чай. Хлеба не было. Мария рассказала, что работает рабочей на путях:
— Мы с Петровичем (мастер) проверили главный путь, от переезда прошли с тележкой ж/д мост, дошли до семафора. Когда налетели самолёты, мы спрятались в посадке. После отбоя бегом на станцию. Что там наделали эти сволочи… Как раз перед их прилётом из Сталинграда пришёл санитарный поезд. Раненые, больные, беженцы. Очень много погибло людей. Стоны, крики… Состав разбит, пути повреждены. Работы всем хватило. Молодые ребята-солдаты помогали.
— Я знаю, — Люся достала из кармана сухарик, — вот, один из них подарил, обещал после Победы вернуться.
Она спрятала подарок в железную коробочку из-под чая. День был для обеих тяжёлым, и они скоро заснули.
Утром Люся пошла в контору за оставленной там сумкой. Женщины разбирали документы, собранные с пола, плотник стеклил окна. Пришёл директор, маленький худенький старичок. Люсе показалось, что он ещё меньше стал, плечи опущены, совсем седой. Андрей Николаевич ещё до войны вышел на пенсию. Но перед самой войной молодого директора отозвали в министерство, и пришлось старому директору вернуться. Он знал всё и всех, обращался ко всем только по имени. Знал директор и кто как живёт, все нужды людей, как мог помогал.
— Ты, Люся, вот что, выходи на работу на мамино место. Клавдия тебя ведь чему-то научила, а если что, женщины подскажут. Война войной, а учёт нужен. Работы сейчас будет поменьше, но всё равно движение, перемещение, одним словом, учёт нужен.
— Спасибо, я приду.
Так у Люси началась новая жизнь. У Марии была тяжелая работа. Люся старалась управляться по дому, ухаживала за огородом, отоваривала карточки, готовила ужин. В этот год урожай выдался богатым. Выкопали картофель с двух огородов, ссыпали в погреб, уродилась капуста, свекла, огурцы, тыквы. Мария носила одежду Клавдии — на работе ей выдали новую спецодежду, как погорельцу.
А к Новому 1944 году вернулся с фронта муж Марии Пётр Фёдорович. Его комиссовали по ранению. Воевал в Сталинграде. На левой ноге осколком срезало всю ступню. Первые радости от встречи очень скоро превратились в огорчение и даже горе.
Наука командира
В ночь после бомбёжки с воинским эшелоном уехали и трое наших земляков по призыву от военкомата. Среди них был и наш родственник Василий Карпов. Родные очень удивились, когда на третий день, как проводили сына, получили от него письмо. Василий писал: «Попал я к миномётчикам. Командир у нас молодой, ну, видать, добрый человек. Зовут Михаил Тимохин. Ребята молодые, необстрелянные, насмотрелись на то, что гады натворили у нас, поникли как-то, тихо сидят, как воробушки напуганные. Командир достал две общие тетради, разобрал на листы, раздал солдатам и приказал всем писать письма родным. Пишите, как вы их любите, что обещаете бить гадов и вернуться живыми домой. Едем в Сталинград, там сейчас горячо, поэтому пусть не волнуются, что писем долго может не быть». Все треугольники он отдал в Иловле дежурному, тот ссыпал их в фуражку: «Не волнуйся, сынок, зараз же отнесу на почту». Больше писем от Василия семья не получала до самого 1944 года, до госпиталя, а потом по случаю ранения тот приехал на неделю в отпуск. Тогда уже немцев погнали из Сталинграда.
Василий рассказывал: «Мне посчастливилось — командир попался добрый, весёлый, солдат любит. Сам не курит и не пьёт — всё ребятам раздаёт. А как-то раздобыл трубу вроде горна. Вот идут немцы в атаку, танки ползут, а он нам: «Ребята, не тушуйтесь, подпускаем их поближе. Ему, гаду, не жалко ни родителей наших, ни деток. А мы не допустим, чтобы наши любимые плакали, для этого мы здесь. А ну-ка, Муса, ты говорил, что белке в глаз попадал, так закрой-ка очи первому танку». Муса — снайпер. С первого выстрела попал в смотровую щель немецкого танка. Тот завертелся, как уж на сковородке, подставляя свои бока. «А теперь, Васёк, выбирай цель, бей его. Ага, повылазили тараканы, разбегаются. А ты, Михайло, угости их хорошенечко из автомата. А то они вареничков захотели да с вишенкой, да со сметанкой. Смотри, Кирим, обходит тебя слева танк. Ты не спеши, пропусти его, нехай ползёт, а ты под задок задай ему пинка гранатами». Так с шутками мы отбили восемь танков. Немцы вызвали на подмогу авиацию. Три машины с чёрными крестами только показались, а командир наш командует: «А ну, ребята, бегом на «зимние квартиры», оружие с собой. «Зимними квартирами» он называл запасной окоп. Рыли мы его ночью, чтобы не видели, в метрах 250 от основных, сверху укрыли ветками, бурьяном. Чуть добежали, отдышались, можно перекурить и перекусить, если что-то есть. А самолёты бомбят наши окопы. Бейте, бейте, да только нас-то там нет. У соседей заговорили зенитки, одного сбили, остальные вернулись. «А вот теперь, ребята, возвращаемся на старые «квартиры». Сейчас начнётся атака. Следите, слушайте меня. Я буду играть на трубе похоронный марш, отвлеку их. А как только заиграю марш из пионерской зорьки, значит, пора. Встретим их, даже, может, и в рукопашную придётся». Так и вышло — цепь немцев шла смело под губную гармонь. И тут заиграл похоронный марш. Немцы были ошарашены, они испуганно озирались по сторонам, шеренга смешалась, офицер что-то кричал, размахивая пистолетом. Михаил заиграл «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы — пионеры, дети рабочих». Мы выскочили из окопов, и в атаку. Командир всегда впереди. Он огромного роста, сам как богатырь, кулаки железные. Всё быстро закончилось. Мы далеко отогнали немцев, захватили оружие-трофеи и вернулись в свои окопы.
Командир часто про свою девушку Люсю рассказывал. Говорил, что красивая — прямо живая Снегурочка. Слушали мы его, и каждый думал, вспоминал своих любимых.
Две сиротки
Мария и Пётр Сысоевы так и жили у Люси. Первое время всё было хорошо. Пётр смастерил себе протез на левую ногу, оформил пенсию по ранению, ему дали третью группу инвалидности. Группа рабочая, но работать он не собирался. Мария жалела мужа, старалась накормить повкуснее. Через год, в 1944-м родился сын, назвали Ваней в честь Люсиного отца. Сама Мария продолжала работать на путях. Работа тяжёлая, Люся помогала с малышом. Через полгода Мария умерла прямо на работе – отказало сердце. Тут Пётр совсем сорвался, запил. Пока Люся получала пособие за погибшего отца, она ещё держалась. А как исполнилось ей 18 лет, пособие платить перестали. И Ванюшке в пособии отказали, ведь у него есть отец. Пётр денег не давал. Пришлось Люсе снова попроситься на работу на элеватор. Мальчика она брала с собой. Стала замечать, что из дома пропадают вещи. Сначала швейная машинка, потом платяной шкаф — отцова память. Даже бочки для засолки овощей пропил. Люся боялась, что и дом её может «уйти», поэтому отнесла все документы на работу и положила в сейф к директору.
Люся пожаловалась участковому. Тот пришёл, они вместе напились, и он стал приставать к ней. Схватив ребёнка, она убежала, пришлось им ночевать в огороде. Хорошо ещё, что топливную книжку на Ивана давали за мать и Люсе за отца, он же машинистом был до войны. Хоть зимой не мёрзли.
Особенно тяжело было жить в 1945 году. Зимой Ванюшку Люся не брала с собой на работу — не во что было одеть. Она оставляла мальчику еду, прятала под подушку и уходила. Иногда отец, когда был трезвым, обнимал сына, плакал, приговаривая: «Сиротинушка ты моя, бросила нас мамка…». А чаще ругался, съедал на закусь у мальчика его обед. Ванюшка боялся отца, иногда убегал из дома и ждал Люсю где-нибудь у соседей.
Я нашёл её!
Лето 1947 года выдалось дождливым, дороги развезло. Люся разбудила Ванюшку: «Я не могу сегодня взять тебя с собой, на улице дождь. Обед под подушкой, раздели на два раза, я постараюсь вернуться пораньше». Ей долго пришлось обходить балку, которую в галошах не перейти. Около конторы стояли двое мужчин: машинист Иван Рюмин и какой-то незнакомец.
— Опаздываешь, Люся, — покачал головой Рюмин.
— Да вот, пришлось долго обходить.
Люся вошла в контору.
— Послушайте, как вы назвали девушку? — спросил незнакомец.
— Да это же наша Люся Петрова.
— Это её мама погибла в первую бомбёжку?
Подтвердив, машинист ушёл. Михаил (это был он, Михаил Тимохин) остался на месте. События тех лет ярко вспыхнули в голове: «Неужели нашёл я свою Люсю?» — «Бедная девушка – отец погиб, маму тоже потеряла, одним словом, круглая сирота. Теперь вот чужого ребёнка растит», — звучали у него в голове слова Ивана. – «Всё сходится, — он аж задохнулся, – неужели нашёл?»
Он вошёл в бухгалтерию, остановился у входа и стал наблюдать. Люся, сняв платок, расчесывала мокрые волосы. «Нет, не она, где же косы?.. Но глаза её, голос». Он вышел, а через 10 минут секретарь вызвала Люсю к директору. «Наверное, будет ругать за опоздание», — подумала девушка и поднялась на второй этаж.
— Ну здравствуй, Люся Петрова! Наконец-то я тебя нашёл. А куда ты дела свои косы?
Этого вопроса девушка никак не ожидала:
— Я их продала, вернее, поменяла на хлеб, на две булки, потому что нечем было кормить малыша.
— Милая ты моя страдалица, извини за этот вопрос.
Он обнял Люсю за плечи, прижал к груди. Что-то далёкое, знакомое звучало в его голосе. Никто давно так ласково с ней не говорил, и вдруг осенило:
— Миша, это ты?!
— Узнала? Я ведь клялся тебе, что вернусь, вот я своё обещание сдержал.
— А что же ты не написал ни разу?
— А я, дурень, ни фамилии твоей не спросил, ни адреса. Но теперь я тебя не потеряю. Поедем, Люся, я познакомлю тебя с моей мамой.
Михаил приехал в Арчеду две недели назад вместе с мамой. Они сняли одну комнату в районе посёлка Зеленовский. Хозяйка жила одна. Всех в войну потеряла. И очень обрадовалась, когда её деверь Андрей Николаевич Самошкин (директор элеватора) привёз ей постояльцев. «Боюсь, — говорит, — как бы женщина умом не тронулась, сама с собой разговаривает». Узнав, что Михаил приехал на элеватор по личным делам, он стал уговаривать принять у него дела и руководить элеватором: «В райкоме я всё улажу». Михаил пообещал подумать.
…Он не вошёл, а прямо влетел в комнату и сразу с порога:
— Мама, родная, моя любимая мамочка, я нашёл её!
— Кого нашёл? Люсю?
— Да мама, я нашёл свою Люсю, вот она, познакомься.
Люся стояла возле двери, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как себя вести. В голове с быстротой молнии пронеслось: «Он думал обо мне, он искал меня, даже мама его знает об этом». Мать помогла Люсе раздеться и, обняв, повела к столу:
— Присаживайся, я очень рада, что он тебя нашёл. Он всю войну об этом мечтал, в каждом письме о тебе писал.
— Мама, а она, знаешь, свои косы продала, вернее, обменяла на хлеб проезжающим артистам, поэтому я сразу не смог её узнать.
— Мне мальчика нечем было кормить, говорит Люся.
Мать строго взглянула на сына.
— Мама, представляешь, Люся воспитывает чужого мальчика.
Мать подошла, обняла девушку:
— Видать, сердечко у тебя доброе. А косы вырастут. Вот поедем к нам на Волгу, на природу — лес, вода родниковая, отрастим твои косы, дочка.
После смерти мамы никто с Люсей так хорошо не говорил, и она расплакалась.
Пришла соседка баба Шура (Александра Пономарёва). Она дала Люсе тёплые пуховые носки, так как её промокли, накинула ей на плечи мягкий пуховый платок.
— Ой, как тепло, спасибо вам.
— Носи, дочка, на здоровье!
Стали обедать. После щей мать подала котлеты с капустой.
— Ой, а я уже наелась. Можно я возьму с собой, там Ванюшка теперь голодный.
— Конечно-конечно, — и мать, и сын положили и свои порции.
Стали собираться. Михаил надел китель с орденами и офицерский плащ. Люсе Галина Владимировна одолжила свои сапоги и плащ.
Собирай вещи
Они шли быстро. Когда подошли к дому, навстречу выбежал мальчик. На нём была фуфайка до самой земли, на голове женский платок, а на ногах отрезки от валенок.
— Мама, что же ты так долго не приходила. Я уж думал, что ты совсем не придёшь.
— Ты что тут делаешь, ведь дождь, замёрз, наверное, весь промок…
— Да там этот пьяный ругается. Люся, он съел весь мой обед.
Михаил, войдя в дом, остановился: на столе, под столом пустые бутылки, остатки от трапезы – картофельные и яичные очистки. На кровати — пьяный мужик в одежде и грязной обуви. Храп его прерывался ругательствами, от которых ребёнок вздрагивал.
— Люся, они с другом пили тут. А сапоги твои он починил и отнёс Фёкле-самогонщице и весь керосин, теперь нечем будет примус разжечь.
Ванюшка называл девушку то Люсей, то мамой. Он плакал, размазывая слёзы грязными ручонками. Люся утешала его.
— Посмотри, что я тебе принесла.
— А что это?
— Это котлеты. Поешь, очень вкусно. Только откусывай понемногу и хорошо пережевывай, не торопись, а то живот заболит.
Михаилу хотелось взять этого пьяницу за шиворот и вышвырнуть вон из дома под дождь. Гнев, обида за этих двух сирот жгла сердце. Он подошёл к кровати: «Рядовой Сысоев, встать!».
Пётр пошевелился, открыл глаза, подумал, что приснилось, наверное: перед ним стоял майор. Глаза Петра округлились, он повёл взглядом кругом, увидел Люсю и Ваню. Нет, это не сон.
— Встать, кому сказано!
Пётр вскочил, вытянулся по стойке смирно.
— Где воевал? В каких войсках?
— Сталинград. Артиллерист я. Ранение получил за Волгой при переправе.
— Что же ты, солдат, не работаешь? Знаешь же, что война наделала, сколько всего разрушено, надо восстанавливать, поднимать хозяйство. Чей это дом?
— Её вот.
— А ты на каком основании здесь проживаешь? Снимаешь квартиру? И сколько платишь за аренду?
— Так ведь сын мой здесь живёт, вот и я с ним.
— Сын? Так что же ты, папашка, у сына еду забираешь? Прилип, как пиявка, к сироткам. Сын! Мне приходилось в войну освобождать наших детей из лагерей. Так вот они так же выглядели. Сын твой – узник? Одна кожа да кости, – Михаил разволновался, и всё больше и больше он выплёскивал на Петра свой гнев.
— Ну я же воевал, вот инвалид теперь.
— Ты за что воевал? Мы — за то, чтобы наши дети жили в мире и добре. Я заявлю в органы, чтобы с тебя сняли группу. Пить можешь – сможешь и работать. Люся напишет заявление, и тебя посадят за воровство.
— Я всё исправлю, я изменюсь, я буду работать. До войны я кузнецом работал.
— Даю тебе три дня, всё проверю. Сапоги сегодня срочно верни, верни и всё, что пропил.
Пока Пётр ходил за сапогами, Михаил командовал:
— Люся, собери в узел всё, что считаешь нужным из одежды, документы. Я всё завтра заберу, а сейчас возьми только необходимое. Идти далеко, нести тяжело.
Ванюшку, завернули в одеяло, и Михаил нёс его на руках до самого дома. А дома мать с соседкой их уже ждали. Соседка-хохлушка, увидев Ваню, запричитала: «Ой, якой же ты, хлопец, худющий». Искупали, накормили и спать уложили. Шура принесла большую кружку взвара и пирожок с сухофруктами. Одели Ваню в пижамку — от внучка осталась. Миша ушёл спать в комнату Шуры. Люся, Ваня, мать и Шура немного поговорили и заснули.
Утром Миша сказал Люсе: «Я тебя сегодня же рассчитаю и все дела решу. Мама права: поедем к нам на Волгу. Элеватор – это не моё, буду просить, чтобы отпустили. Моё дело – машины, суда. Для этого я окончил институт».
Люся не возражала. После обеда он привёз и швейную машинку, и узел – всё приданое Люси. Женщины просмотрели всё богатство, и работа началась. Оказывается, Люся хорошо шила и умела кроить – мама научила. Первым делом надо было одеть Ваню. Из большой фуфайки она сшила ему фуфаечку с боковыми прорезными карманами, из рубашки своего отца — рубашку по размеру. Шура связала тёплую шапку, принесла валенки от внуков, а Миша подарил настоящую пилотку со звездой и купил парню ботинки. Что-то перешили, подогнали и Люсе, так, на первый случай, из одежды Шуриной невестки. Миша купил ей туфли, хотя и ношенные, но вполне добротные, и отрез на платье. В нём она и расписалась с Михаилом.
У Шуры оказался целый мешок кроличьих шкурок: «Дед сам выделывал, шил шапки и продавал. Я ему помогала». «У меня тоже есть немного, папа занимался, — говорит Люся. — Они на чердаке, надо взять, пока Пётр не нашёл». Весь мех был пересыпан нафталином, всё хорошо сохранилось. Миша сдал всё в заготконтору, взамен ему продали полушубок для Люси и шапку-кубанку, а Шура сшила Ване шапку-ушанку. У неё ещё осталось с десяток вязаных шалей: «Дед возил каждую зиму куда-то на Север и там продавал. Что теперь с ними делать, здесь шали очень дешевые…». Галина Владимировна взялась помочь — попытаться продать у себя в посёлке.
Михаил оформил в нотариальной конторе документы на Люсю, как хозяйку, чтобы никто не мог продать дом без её согласия. Кроме того, оформил Петра квартиросъёмщиком на пять лет с ежемесячной оплатой 10 рублей, которую тот должен был зачислять Люсе на книжку. Ещё открыл сберкнижку на Ивана и обязал Петра ежемесячно зачислять сыну алименты по 15 рублей до 18- летнего возраста.
С Люсей они оформили опекунство над Ванюшкой. Труднее было Михаилу уволиться. В райкоме был тяжёлый разговор, но вмешался Андрей Николаевич Самошкин: «Ради Люсиного счастья поработаю ещё, пока кого-нибудь пришлют».
Новая семья
И ещё одно доброе дело успел Миша устроить. Баба Шура всё время плакала: «Вот вы уедете, и опять я останусь одна». Пока Михаил ходил по конторам, выправляя дела, а Галина Владимировна — на рынок, Шура с Люсей оставались вдвоём.
— Оставь мне хлопчика, — просила она.
— Не могу, я люблю его, он мне как брат, почти как сын, мамой меня зовёт. Всем сердцем прикипела к нему — с шести месяцев одна нянчу. Не могу. А где ваша семья?
— Познакомились мы с мужем в 1920 году, — начала Александра Пономарёва. — Я жила с тёткой в небольшом городке под Черниговом, на Украине. Шла Гражданская война. В хуторе у нас остановился отряд. Я приглянулась молодому красноармейцу, он пришёл к тётке просить отдать меня за него. А тётка сама старая, больная, прислуживала в местном храме, жили бедно. Про своих родителей я ничего не знаю. «А что, Шура, выходи за него, а то не дай бог кто обидит, опозорит. Парубков-то добрых в хуторе нет. То красные, то белые, то банда нагрянет». На второй день отец Елисей обвенчал нас, и увёз меня Игнат, казак донской.
Любил он меня всю жизнь, и мамаша его Марфа Ерофеевна приняла меня как родную дочь. Всему меня учила: и щи варить, и хлеб печь, и огород растить, за скотиной ходить. Она меня научила шали пуховые вязать. За счёт них мы и поднялись немного. Сынок один был у нас. Окончил военное училище, служил пограничником. Жена – военврач, вместе с ним на границе. Двое внуков шести и десяти лет. На лето приезжали в гости. А в 1941 году получили от сына телеграмму: «Отпуска не будет, увези детей». Дед срочно выехал, а это было уже в середине июня 1941-го. Потом, уже в 1942 году, я получила письмо. Большой конверт весь в сургучных печатях, грязный какой-то, потёртый. В нём листок, написанный мужем, читаю: «Любимая Санятка, детей повидал, внуков забрал. Наш эшелон бомбили около самой границы, внуки погибли. Я тяжело ранен – перебиты обе ноги. Кругом степь – ни села, ни посёлка, помощи ждать неоткуда. Вдалеке видно лесок, кто может, бегут туда, а я не могу. Похоже, не выживу, так что прости и прощай. Знай, что я тебя всегда любил, моя Санятка. Игнат». Потом другой рукой дописано: «Мы ехали в одном вагоне. Эшелон бомбили. Уцелел только один вагон, но и он дымился. Я со своей пятилетней дочкой заползла под него, прикрыла её собой. Только улетели самолёты, я перевязала, как смогла, ноги вашему мужу, послышался шум моторов – это немцы на мотоциклах. Ваш муж велел нам спрятаться в этом горевшем вагоне, больше было негде. Он то терял сознание от боли, то приходил в себя. Немцы расстреляли всех раненых и тех, кто бежал к лесу. Когда всё стихло, мы вышли из вагона. Я взяла из рук вашего мужа это письмо, нашла у него документы. В вагоне подобрала чей-то зембель с продуктами. Мы долго скитались по лесу с дочкой, пока нас не подобрали наши солдаты, оказавшиеся в окружении. С ними мы долго выходили из окружения. Отправляю это письмо, чтобы вы знали, как погибли ваши внуки и муж. К сожалению, не могу указать точного адреса, я нездешняя, приезжала с дочкой повидать мужа, он был пограничником». Обратного адреса не было, на конверте стоял штамп «Чебоксары». Потом, уже в 1945 году, на мой запрос (я писала, зная номер полевой почты сына) мне ответили, что капитан Пономарёв Константин Игнатович и его жена военврач Людмила Павловна геройски погибли в первый день войны, защищая границу. Сейчас я получаю за сына пенсию.
— А вы бы, Шура, усыновили кого-нибудь. Вон сколько сирот война оставила.
— Да я уж думала об этом, да малограмотная, куда обращаться, не знаю.
В наш город попадало много детей-сирот и из блокадного Ленинграда, и из разрушенного Сталинграда, из других мест. В Арчединском Лесхозе был открыт детский дом. Люся просила Михаила помочь Александре. И они поехали в детский дом.
— Мне бы и девочку, и хлопчика.
— А вот у нас здесь брат с сестрой.
— Не разлучайте нас, — просила девочка лет двенадцати. Брату восемь. Рядом стоял ещё мальчик. Это наш дружок, не местный, только он не умеет говорить и ушки у него болят. Возьмите и его. Он хороший. Я буду вам во всем помогать.
Шура не могла сдержать слёз и согласилась забрать всех троих. Оформили документы. Привезли детей.
Тимохины в тот же день уехали. Директор Андрей Николаевич привёз Пономарёвым десяток кур и пару кроликов – на развод. Через месяц пришёл большой денежный перевод от Михаила и Люси. Андрей Николаевич поехал на ярмарку. Ему удалось недорого купить молодую стельную тёлочку, козу и овечку. Он привёз целую арбу соломы, немного сена, несколько вилков зимней капусты, тыквы, свеклу, лук, морковь и для детей несколько дынок и арбузов, немного муки, пшена, масла подсолнечного. Ну, на первое время хватит. А ещё через месяц пришёл контейнер. В нём три мешка картошки, большой на 10 кг дубовый бочонок с солёными груздями, сушеные белые грибы, два больших короба с солёной вяленой рыбой, варенье из лесной земляники, сушеные травы для заварки чая – душица, мята, ромашка.
Люся писала, сколько они выручили за шали, сколько заплатили за перевод и за контейнер. Картошка своя, с огорода. Рыбку Миша купил у рыбаков – это просто гостинцы. Остальное в лесу заготовили. Ещё были несколько тетрадей, ручки, карандаши, краски – подарок от Люси и Вани. Писала, что учится заочно и работает в школе учителем начальных классов вместо Галины Владимировны, а она — с Ваней. Миша работает на заводе, строит, ремонтирует суда. Всё у них хорошо.
В одеяльце записка…
— А ведь судьбы у нас с тобой в чём-то схожи, — как-то сказала Люсе Галина Владимировна. — Миша мне тоже не родной, я нашла его у себя на пороге. Судя по записке, ему было 3 месяца. Шёл 1924 год, тёмная холодная осень, в окно постучали. Моя баба Варя говорит: «Иди, дочка, посмотри, может, кто из наших вернулся». В последние годы много стало по дорогам бродить беспризорных, голодных людей в поисках работы за кусок хлеба.
Семья наша жила на берегу Волги в посёлке Рыбачьем Ульяновской области. Дед Данила Прохорович служил бакенщиком на Волге всю свою жизнь. У него было два сына – Владимир и Федот и я, дочь Галя. Дед построил большой дом из шести комнат. По Волге сплавляли лес, и каждую осень несколько брёвен прибивало к берегу. Дед перетаскивал их к дому, выбирал, что на топливо, что в дело, так и появился дом. Жену он потерял рано, жил с детьми. Старший сын Федот унаследовал его дело. Но когда началась война 1914 года, его призвали, а с войны он уже не вернулся. Маму свою я не помню – рано ушла. Отец умер в 1918 году. Владимир с другом подрядились сопроводить баржу до Астрахани с товаром, а оттуда привезти соли: рыба есть, а без соли пропадает. Как ушли они в 1923 году, так и пропали. А мне 15 лет, осталась я одна.
Рядом жила старая больная женщина Кузмичева Варя. Сын её красноармеец-комсомолец участвовал в продразвёрстке, ездил по деревням, собирал у людей излишки продуктов. Однажды он привёз матери дойную козу, чтобы та не умерла от голода. А так как мать была старая и хворая, он попросил меня приглядывать за ней. Так и сошлись две души: старая и малая около этой козы. Я бегала на Волгу — иногда мне удавалось поймать рыбки на удочку или рыбаки угощали в память об отце. Ходила в лес, собирала грибы, ягоды, тем и жили. Чтобы меньше топить, я взяла старушку к себе вместе с козой. Жили в двух комнатах, а четыре я отдала под школу, где сама и учила детей, как только установилась Советская власть в посёлке. Я знала грамоту – отец научил и читать, и писать, потом стали привозить книги, так и отработала 20 лет в начальной школе. Но что-то я отвлеклась.
Вышла я, тихо кругом, никого. И вдруг слышу, будто пискнуло где-то. Может, кошка? Пригляделась – лежит на пороге свёрток, я к нему, и показалось мне, что чья-то тень за угол мелькнула. Взяла я этот комочек и быстрее в дом. Развернули, а там дитя, крохотный такой мальчик, худенький, волосики чёрные, глаза, как вишенки. А баба моя перекрестилась на образа: «Бог, видать, нам младенчика прислал за погибших наших. Грей воды, да молочка тама чуток оставалось в кружке». В одеяльце записка: «От голода померли все родные, скоро моя очередь. Сына крестили Михаилом – Тимохин, Кузьмич, родился 2 сентября 1924 года. Анастасия». Бабуля моя говорит: «Видно, сердце её материнское подсказало, в чей дом отдать сынка — у нас коза есть». Потом люди говорили, что около пристани нашли труп женщины. Батюшка определил, что умерла от истощения, похоронили её около церковной ограды. Я, полагаю, что это и была мама Миши Анастасия. Мы с Мишей ухаживаем за её могилкой.
Миша рос спокойным ребёнком, ростом опережал всех своих сверстников на целую голову. Видно, родитель был такой большой и сильный. Пока была жива баба Варя, я оставляла его с ней. А когда стала работать в школе, брала с собой. Напилю ему кубиков, чурбачков, он сидит в уголке около печки и что-то строит. У нас было много книг, Миша их любил рассматривать, рано научился читать и писать. Рассказывал моим ученикам сказки из прочитанных книг. А однажды очень всех удивил и рассмешил: это было в 1-м классе или во 2-м. Тетрадей тогда не было, дети приходили с дощечками и мелками. Так и учились. Как-то мы пришли с Мишей раньше всех. Я написала на доске примеры в два столбика (должна быть контрольная) и вышла встречать учеников. А когда мы вошли в класс, Миша уже написал ответы во всех примерах, не сделав ни одной ошибки. А было ему 5 лет. Ребята смеялись, а он заплакал: «Мама, я что, не верно решил?».
А то ещё такой случай был, когда баба Варя ещё была жива, а Мише было 4 года: я взяла и привязала его за поясок к бабке, чтобы он не убежал. А он развязался, бабу привязал к спинке кровати и сидел, ждал меня. Когда я вернулась, рассказывает: «Мамочка, я бабулю сторожил, чтобы она не ушла, а то глазки у неё болят, может заблудиться, в Волге утонуть или прилетят гуси-лебеди и унесут её. Я её кашей кормил, водички давал».
Я так привыкла к нему, люблю его, будто сама родила. Мы с ним вместе всегда и везде. Я ему рассказала, что он не родной мне сын, когда спросил, почему у нас фамилии разные, а он ещё больше меня стал любить. Ласковый, внимательный. Музыку любит, в школе немного учился играть на трубе. Замуж я так и не вышла, хотя предложения были.
Для них живу
Прошло пять лет. Однажды на почте встретила Петра: «Вот сын письмо прислал, пишет, что поступил в речное училище. Хочет выучиться на моряка и водить суда по Волге. Людмила окончила техникум, продолжает учиться заочно в институте, работает в школе – учит детей, дочку родила. Муж-то её – большой человек, начальник, суда строит. Вот хочу в отпуск к ним поехать. У меня же кроме них никого в целом мире нет».
Голос его дрогнул, он смахнул ладонью слезу и похромал к окошку отправлять перевод сыну.
Удачно сложилась дальнейшая жизнь и у Шуры Пономарёвой. «Как хорошо, что я взяла этих детей. Теперь есть ради кого жить, — говорила она. — Работаю дояркой, ухожу рано, а вечером возвращаюсь, в доме порядок, скотина встречена, огород полит, и они все трое около ворот встречают. Сердце заходится от счастья: я кому-то нужна, кто-то любит меня, зовут меня мамой. Самый малый поправился, стал говорить, оформляю его в садик. А старшие осенью в школу пойдут. Я теперь для них живу».
Нина Каземирова.
Рисунок Татьяны Пировой
Отправить ответ