Мама

Памяти моей мамы Галины Поповой.

Как бы мы ни стремились, нам никогда не воздать сполна нашим мамам за их настоящую по-христиански жертвенную любовь к нам.

Милку мама растила и воспитывала одна. Отца Милка и не помнила, он бросил их, когда ей было три месяца. Испугался трудностей, работать особо не стремился, а позже и вовсе попросил маму отказаться от алиментов. Дескать, завёл новую семью и денег катастрофически не хватает. Мама пошла в суд и написала отказ. Конечно, ей было нелегко, но Милка росла в любви и заботе, ни в чём не зная нужды.

По окончании школы Милка поступила в московский институт. Мама регулярно отправляла ей деньги, чтобы дочка могла достойно существовать в далёком большом городе. Домой Милка приехала на зимние каникулы и сразу с порога заявила:

— Мам, я хочу длинную драповую юбку и жакет. Ты знаешь, как в Москве студентки наряжаются?! И я так хочу! А длинная юбка и жакет из драпа — это самый писк!

Взгляд мамы как-то сразу потух, плечи устало опустились, расстроено она обняла Милку:

— Доченька, но ведь это страшно дорого. В ателье есть красивый драп, но ведь ещё и за шитьё надо оплатить. Мне ну никак не потянуть.

— Ну вот, — недовольно сморщила носик Милка, — я так и знала.

На глазах дочери навернулись слёзы.

— Ну ладно, Милочка, что-нибудь придумаю. Завтра пойдём в ателье к моей знакомой портнихе, закажем тебе костюм. Только не плачь, моя родная!

В ателье они выбрали драп бордового цвета, обговорили с закройщицей фасон, а та ещё предложила:

— Знаете, мы недавно получили искусственный каракуль белого цвета и по нему узор чёрного и бордового цветов. Вот бы жакет отделать этим каракулем по вороту, рукавам и низу. Будет просто шикарно!

— Ой! — восторженно пискнула Милка. — Хочу! Хочу с каракулевой отделкой!

Мама о чем-то пошепталась с портнихой и пообещала дочке прислать уже готовый костюм по почте в Москву.

Весь месяц Милка жила в предвкушении наряда. Но, позвонив маме, услышала в трубке её срывающийся голос:

— Милочка, дочка, костюм уже готов, вот только на отделку каракулем у меня не хватило денег. Ничего, если я пришлю тебе его без отделки?

— Не нужен мне твой костюм! — зло выкрикнула Милка. — Носи его сама! Ты же обещала… (И горько разрыдалась в трубку).

Милка надулась и маме не звонила и не писала. Дважды она не являлась на переговорный телефонный пункт по маминым вызовам. И вот в субботу принесли извещение на получение бандероли. Милка распечатала два слоя почтовой бумаги, и в руках её оказался чудесный драповый костюм, жакет которого был оторочен по вороту, рукавам и низу белым каракулем с волшебным узором чёрного и бордового цветов. Милка аж подпрыгнула от радости и тут же побежала хвастаться обновкой перед сокурсниками. Что и говорить, зиму и весну Милка щеголяла, как королева. Маме она написала очень короткое письмо: «Костюм получила. Понравился».

Прошло немало времени с той поры. Милка повзрослела, помудрела, а мама состарилась. Как-то осенним непогожим вечером под унылую песенку дождя за окном они с мамой сидели на диване и перебирали фотографии.

— Мама, я всё хотела у тебя спросить, как же ты выкрутилась тогда с этой отделкой каракулем на моём костюме?

— Ох, доченька, что вспоминать о грустном. Тяжко пришлось. Устроилась на месяц уборщицей в своей организации, потом ещё и сторожем на соседней фабрике. Отнесла в комиссионку кое-что из своей одёжки. Да кровь ходила сдавать. Вымоталась, конечно, на еде строго экономила, когда и голодной спать ложилась. Да что об этом… Разве стоит оно твоей радости, твоей улыбки, моя родная!

Милка ошарашено смотрела на неё. Она опустилась на колени перед сидевшей на диванчике мамой, обняла её ножки в стоптанных комнатных тапочках:

— Мама! Мама! Мамочка! — в голос рыдала Милка, — прости меня, дуру глупую! Прости меня, пожалуйста! Вовек не забуду я этой глупости своей, и этот костюм треклятый не забуду! Как укор он мне теперь в моей памяти. Прости, мама! Прости!

— Ну, что ты, донюшка?! Нашла о чем рыдать. Дай-ка я слёзки твои вытру, моя милая. Что там каракуль, я жизни бы своей для тебя не пожалела! Я ведь мама!

Когда мамы не стало, Милка почему-то всегда вспоминала эту историю с костюмом. Кляла себя на чём свет стоит и плача на могиле самого родного ей человека всё твердила:

— Прости ты меня дуру, прости!

И в ответ ей неизменно слышалось: «Ну что ты, донюшка, не терзайся. И прощаю, и люблю, я ведь мама.»

Как бы мы ни стремились, нам никогда не воздать сполна нашим мамам за их настоящую по-христиански жертвенную любовь к нам.

Лариса Романовская.